Принято считать, что [в мастерской Кулешова] Барнет получил свое художественное крещение. […] Но не учитывается более раннее и исключительно важное воздействие. […]
Первая студия Художественного театра — зрительный зал на несколько десятков мест в жилом доме на Скобелевской площади; рампы нет, сцена отделена от рядов холщовым занавесом, аскетическая скупость декораций. «Психологический реализм», «душевный реализм» как кредо, самообнажение актера на следующей стадии даже по отношению к искусству «метрополии» большой сцены МХТ в Камергерском, система Станиславского в постоянной экспериментальной проверке. И рукотворная «фонограмма» спектакля (она откликнется в уникальных «шумах» звуковых барнетовских картин). […]
Эта сердечная привязанность, судя по всему, сильно корректировала в душе гиковца Барнета обязательную эстетическую программу Кулешова, противоположную первостудийной решительно по всем пунктам, начиная с кулешовской ненависти к «психоложеству», «переживальчеству», «игре» актера как синониму фальши и рутины. […]
[…] Барнет, возможно сам того не осознавая, возвращается к психологической экранной школе отвергнутого учителя Кулешова — Бауэра. Скорее всего Барнет не знал фильмов Бауэра […]. Но, возможно, из-за пристрастия обоих в жизни к одним и тем же видам Москвы-реки, получилось, что, скажем, планы пробегов Ильи Снегирева — героя «Девушки с коробкой» — по набережной близ дома Перцова совпадают дословно. Разница жанров, настроения, антуража, живописный модерн таинственных интерьеров Бауэра и легкость барнетовских мизансцен, его полной солнца городской натуры — все так. И, естественно, разница «музыки времени»: тревожного, полного предчувствий, рокового Серебряного века и мажорных, искрящихся, легковерных ранних двадцатых.
Но и общего много. И прежде всего — воздух в кадре, этот первый признак истинно кинематографического дара. И еще — всепронизывающая любовь к людям, «закадровая» искренняя человечность. И особенно — к женщине, влюбленность в свою героиню, какая бы она ни была, сопереживание, сочувствие, любование, восхищение. Фильмы Бауэра и фильмы Барнета — это мужские фильмы о женщинах. […]
Героиня Барнета […] — круглолицая и большеглазая, с кудряшками из-под белого башлычка, с неразлучной своей шляпной коробкой — подмосковная Снегурочка! Портрет и пластика отработаны филигранно, в вязи, в игре живой мимики. Лишь изредка «по-кулешовски» фиксируется какая-либо отдельная фаза движения, ритма радостного бега, который и есть походка Наташи, а походка для Барнета — способ характеристики. Лишь изредка, например в сцене погони за выигравшим лотерейным билетом, который жадный хозяин-нэпман раньше всучил Наташе вместо заработка, а сейчас спохватился и гонит извозчика-Ваньку по Москве, прямо как ковбой Джедди, — ощущалось остаточное влияние «Мистера Веста». В целом же «заказной» фильм, спущенный из Наркомфина для рекламы государственного займа на индустриализацию и коллективизацию, вышел «барнетовским». Он был легко и незаметно повернут в сторону лирической комедии о победе искренних юношеских чувств над жадностью, фальшью, ханжеством. Здесь определилась и среда, которую далее будет запечатлевать экран Бориса Барнета — те, кого называют «простыми людьми», и тема — любовь, воплощаемая актерскими средствами, то есть не с помощью поэтических иносказаний, ассоциаций, монтажных сопоставлений, а в портретах героев, в раскрытии характеров и чувств, в динамике действия… И завоевала экран его первая пара влюбленных: неразлучная со своей круглой коробкой, резво пересекающая снежную подмосковную даль прелестная Наташа-Анна Стэн и смешной, нескладный, весь обвешанный стопками книг, бездомный провинциал-рабфаковец Илья Снегирев […] — персонаж комедийный, трогательный, обаятельный. Это и была заявленная режиссером «ставка на актера». Ставку он выиграл: начало актерского кинематографа Бориса Барнета.
ЗОРКАЯ Нея. «Я делаю ставку на актера». Борис Барнет в разные годы // Киноведческие записки. 2000. № 47
|
[…]Советская кинокомедия была в то время […] неизведанным, притом довольно сомнительным поприщем. Было лишь несколько попыток, которые […] за чистокровные советские комедии не признавались. В одних случаях в вину вменялся авантюрный, «американский» стиль […]. В других примитивная театральность […]. В третьих — то же самое плюс механическое повторение иностранной «комической» […]. И во всех случаях — отсутствие подлинно злободневных примет времени. […]
Начиная постановку, Барнет не имел перед глазами ряда ободряющих примеров. Не слышал ободряющих напутствий. […]
Бодрость, ощущение неистраченной силы, чувство свободы и равенства, предчувствие удачи, неуемный жар беспечального вдохновения, задорное честолюбие, жадное любопытство до сокровенных тайн творчества — все это […] в конечном счете отлилось в некий предварительный стиль — светлую, молодую, изобильную веселость, которая легко сопрягалась с молодым, неустоявшимся советским бытом, полным курьезов, забавных недоразумений. […]
Разумеется, работая над картиной, он щедро пользовался приемами комического зрелища, не раз и не два отдавая дань комедии положений, фарсовым трюкам. Но именно быт, стихия быта, как ничто, возбуждала его остроумие. […]. Он легко маневрировал именно здесь — в пространстве бытовой комедии. […]
Смешное […]не выпадало из происходящего. Не уводило в сторону. Не казалось невероятным. […]
Облигация появляется только в конце четвертой части. А до этого происходит много постороннего, но гораздо более важного. Прежде всего разворачивается интрига — забавная сама по себе и побуждающая к забавным прикрасам. […]
То, что в сценарии, для примера, обозначено фразой: «Марфушка — прислуга Ирэн убирает комнату», в фильме оказывается живописной сценкой, где Марфушка, залихватски эквилибрируя на стремянке, протирает тряпкой витрину: стоя на одной ноге, все дальше и дальше забирает тряпкой, так что Николай Матвеевич […] застает ее уже в немыслимой, необъяснимой позиции — распластанной на окне под острейшим углом к полу. Слова застревают у него в горле — он только прядет губами, а когда все-таки вырывается невнятный звук, Марфушка и впрямь пугается и с перепугу чуть не катится со стремянки.
Казалось бы, при такой методе не избежать перегрузок […].Но нет… […]
В «Девушке с коробкой» […]попутные импровизации только рассредоточивают сюжет, но не гасят его — даже напротив, дают ему возможность наполниться достоверностью, обрести запоминаемый облик. […]
Вещи у Барнета очень часто не только побочное оформление действия — […] они подчас претендуют на самостийную игру. Язык символов, метафор и сравнений был ему чужд. Но увлекаясь, впечатляясь той или иной вещественной деталью, он невольно преображал ее — придавал ей поэтическую образность. […]
И самое, конечно, замечательное, когда вещи обыгрываются… отсутствием вещей. […]
Кинематограф двадцатых годов развивался «под знаком монтажных устремлений». […] И Барнет не просто вернулся к мизансцене. Он открыл ее впечатляющую возможность, равную возможности монтажа. Это уже новая интонация — в ней предвестие будущего. Отрицание отрицания. […]
Молодые герои Барнета […] легко выдерживают искушение богатством. […]Дух бескорыстия — гораздо более характерный для той эпохи […].
Вот Наташа — Анна Стэн. […] Весело мастерит свои шляпки и не слишком заботится ни о плате, ни о комнате, которая числится за нею. Не потому, что недалекая, — потому, что не суетная. Встретила случайно парня, бездомного, зазябшего, — сходу пожалела, и приютила, и полюбила его. И все это легко, безоглядно, не справляясь ни о прошлом, ни о настоящем,- с полным доверием к сердцу, к чувству. […]
И тот же бескорыстный дух демонстрирует верный Фогелев, храбро кидаясь в кровопролитную драку за облигацию, чтобы вернуть ее любимой и… своему счастливому сопернику.
От противного действует в фильме, разумеется, нэпман. Но Барнет не склонен втаптывать в грязь противную сторону […]. В его насмешке — ни злости, ни ярости, никакой беспощадности. […] Иначе и не состоялась бы комедия нравов — бытовая. […]
Барнет не прочь потешиться над ними […], не прочь подразнить их (сто тысяч!), но они ему нисколько не противны. Наоборот, по-своему ему интересно и весело с ними. Он чувствует в них Увлекательную характерность. Бесподобный дуэт — Серафима Бирман и Павел Поль — передают эту характерность с такой отчетливостью, с таким комедийным воодушевлением, что само отрицание становится милосердным. […]
Барнету хорошо работалось только «когда от души», «в охотку». А душа была мягкая — и склонна была больше к сочувствию, чем к обличению. И когда проблема обличения не отвлекала его, он вовсю разворачивал иную, наиболее мощную сторону своего дарования. Свой несравненный лиризм.
Тем и хороша «Девушка с коробкой». […]
Не сатира, сильная своей социальной, политической, общественной злободневностью.
Не старая добрая «комическая» — каскад безотказных трюков…
Не просто комедия нравов — бытовая…
Первая лирическая комедия.
КУШНИРОВ М. А. Жизнь и фильмы Бориса Барнета. М.: Искусство, 1977. 49 — 66
|
[…] Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что мне в какой-то степени придется вступить на путь эксперимента, так как методы выявления смешного в материале нашей действительности, на которой, главным образом, и построен сценарий, еще не найдены. Простой формальный подход, даже при наличии большого мастерства, тут не помогает. […]
Сценарий сделан был в расчете на определенных актеров (они же снимаются в картине): А.Стэн, Бирман, И.Коваль-Самборский, Попов, Фогель, В.Михайлов. […]
Всякое положение и действие разворачивается нами для максимального обыгрывания человека и вещи. […]
Работая, мы пришли к удивительно приятному для нас факту: можно было строить сцены, впечатляя ими не только монтажно, но самой мизансценой.
Мы имели возможность снимать, не прибегая к первым планам, чтобы выделить ту или иную нужную деталь.
Съемки общим планом было достаточно — не мешали лишние вещи, не отвлекали внимание от нужного.
Это первая моя самостоятельная работа, и в ней я делаю ставку на актера. Актерский материал, занятый в картине, считаю исключительно удачным. […]
БАРНЕТ Борис. [«Девушка с коробкой»] // Советский экран. 1927. № 12
|
|